автор: Борис Степанович Житков
Опубл.: 1934. Источник: Журнал «Чиж», 1934, № 4—5, стр. 20—23
Мы ехали на пароходе: папа, мама и мы с Лёнькой. Лёньке было тогда семь, а мне девять. Я очень радовалась, что на пароходе.
Он был очень большой, так что долго итти от одного конца до другого. Идешь по палубе, — это такой пол из узеньких дощечек,
— а по дороге будочки как домики. А мимо одной проходили, так оттуда гудело и чмокало. Папа сказал, что там внизу машина
и когда она работает, то пароход идет. Над машиной, рядом с будочкой, стояла черная башня — это труба. Из трубы шел черный дым.
Мне стало страшно от машины, и я спросила папу:
— А что, если пароход тонуть станет?
художник Шевяков Е.
Папа сказал:
— Чего ему тонуть? Он крепкий. Как дом. Да и погода, гляди, какая хорошая. Солнышко, и море гладкое-гладкое. А ты к борту не суйся, а то кувырнешься в воду.
Один матрос слышал, как мы говорили, и сказал мне:
— Вон видишь лодки? Да ты не в море гляди, а вот наверх: вон куда лесенка ведет. Там лодки стоят. Видишь, какие громадные? Каждая на полсотни народу. Пароход потонет, а мы на лодки, и поедем к берегу.
Я посмотрела. Верно: на ровном навесе стояли лодки — громадные. Туда шла лесенка. И я успокоилась было. А матрос говорит:
— Там весла есть. Мачты лежат, паруса. Все приготовлено.
А я подумала:
«Ага! Приготовлено. Значит, сами боитесь, что тонуть придется».
И я опять стала бояться.
Но никто не беспокоился, и многие разостлали бумагу и ели копчушки. Мама тоже позвала нас есть копчушки.
Вечером все стали показывать на красный огонек впереди и говорили:
— Это маяк. Скоро приедем в город Евпаторию.
Потом заблестели как звездочки еще и еще огонёчки. И потом стало видно, как будто кто уголья по берегу рассыпал: так весело играли огоньки в Евпатории.
Я думала, что пароход подойдет к самому берегу, но вот машина перестала урчать, и пароход затих. Потом страшно загремело впереди. Сказали, что это бросили якорь, чтоб якорь держался за дно, а пароход — цепочкой за якорь. А до города оставалось очень далеко. Папа сказал, что ближе нельзя — там очень мелко. А вот придет маленький пароходик и заберет, кому надо в Евпаторию. Все стояли у борта и смотрели, когда покажется пароходик.
Вдруг сзади кто-то крикнул:
— Где? Врешь! — И кто-то побежал, затопал по палубе. Все оглянулись.
Потом матросы стали всех отгонять от борта.
— А ну, давай назад, нам работать надо!
И все увидали, как они стали навинчивать пожарную кишку, а другой конец разматывать по палубе. И тут вдруг колокол! — как забьет на носу! Так сильно, так дробно, я дрожать стала. И схватилась за папу. А Лёнька заревел.
Тут кто-то крикнул:
— Пожар! Горим!
Все бросились, забегали, затопали, заревели. Папа стоял на месте и что-то кричал маме в ухо.
Он зажал меня крепко между ног, а Лёньку схватил на руки. Лёнька дрыгался и бил меня каблуками по голове. Я тоже стала реветь. Наверху что-то трещало. Но вой стоял такой, что я еле слышала этот треск. И я решила, что все пропало и мы сейчас погибнем. Я из-под низу видела, как один человек влез на борт и бросился в воду. Мне через решетку борта видно было воду, но, по-моему, он так и утонул сразу. За ним еще многие бросились. Я уж не глядела и уткнулась в папину ногу. И тут вдруг папа рванулся и потащил меня за шиворот. Я только заметила, что какая-то лесенка под ногами, и папа рванул меня вверх, а потом бросил на мягкое — и меня, и Леньку. Это были корзинки. Они круглые и сверху зашиты мешком. Тут я увидела пламя. Оно огромным языком — высотой с дерево — стояло дыбом, и было от него светло и красно все кругом. Недалеко куча народу дралась около этой громадной лодки, и один большой человек толстенной палкой колотил всех по головам со всего маху. А сзади наскакивали другие люди, как обезьяны, вскакивали на плечи, топтали ногами. А нас будто никто и не видел.
Папа стоял у борта. Он хватал корзинки, разрезал ножиком мешок сверху и выворачивал корзинку за борт; из нее сыпались помидоры. И сейчас хватал другую корзинку, мама эти корзинки вставляла одна в другую. Я подумала, что вот и папа сошел с ума, и заревела. Но голосу своего я не слышала. А папа все порет ножом корзинки и сыплет помидоры в воду. Бедный папочка! Я хотела броситься к нему, чтоб он очнулся, но он как ткнет меня на место, я так и села в помидоры.
Потом смотрю: папа быстро стал раздеваться. Он брюками, подтяжками, поясом стал связывать корзинки за ручки, сорвал с мамы юбку и завил в жгут. Мама все чулок не могла снять, а папа чулками тоже вязал и своей рубашкой.
Потом — я мигнуть не успела — папа схватил меня и Лёньку подмышки, поддал корзины за борт и прыгнул с нами вниз. Я глаза закрыла и совсем замертвела. Я опомнилась в воде. Папа сует мне в руки корзинкину ручку и кричит:
— Да держись, говорят тебе, держись!
Мама меня подталкивала подмышку, Лёньку держал папа. Я стала карабкаться на корзинки, но папа сорвал меня вниз. Он кричал маме:
— Ногами, ногами работай! Отплывем скорей! А то облепят другие, и все потонем.
Перед нами плыл целый пук корзинок, и мы за него держались. Я тоже начала работать ногами. Вода была совсем теплая. Стало вдруг светлей. Я оглянулась: сзади пароход пылал весь, как бумажный. Мне так стало страшно, что я со всей силы заработала ногами.
Мы все так плыли, держались за корзинки. А потом к нам подплыла лодка, и люди нас вытащили к себе и привезли на берег.
А я-то думала, что наш папа с ума сошел! А он вот что.
...попался ещё такой вот интересный диплом о Чижах ) --
"Журналы «Ёж» и «Чиж»: история и современность"
http://vunivere.ru/work54824
написано много нужного.... но есть и ошибки к сожалению. Пишет что рассказ Утка-нырок в 1936 году, а он и вовсе в 1934ом...
И в начале стр. 14 - любопытное про адаптацию для детей взрослых книг...