Куоккала – Переделкино серебряного века.

Из дневников художника Юрия Анненкова

В 1918 году, после бегства красной гвардии из Финляндии, я пробрался в Куокаллу чтобы взглянуть на мой дом. В горностаевой снеговой пышности торчал на его месте жалкий урод — бревенчатый сруб с развороченной крышей, с выбитыми окнами, с черными дырами вместо дверей. Вырванная с мясом из потолка висячая лампа была втоптана в кучу испражнений. Возле лампы — записка:
«Спасибо тебе за лампу, буржуй, хорошо нам светила».
Если ехать из Петербурга по северному берегу Финского залива, то через 44 километра Приморское шоссе приведет в поселок Репино (бывшая Куоккала)

Из дневников Юрия Анненкова

Юрий Анненков, Портрет отца.

"В юности отец мой (Павел Анненков) принадлежал к революционной партии «Народная воля» и состоял в ее террористической организации, совершившей убийство Александра Второго 1 марта 1881 года. Вместе с Николаем Кибальчичем, Софьей Перовской, Андреем Желябовым, Тимофеем Михайловым, Николаем Рысаковым и некоторыми другими членами этой группы был арестован и мой отец. По счастью, непосредственного участия в покушении на императора он не принимал и потому избег виселицы.


П. С. Анненков.
С фотогр. 1887 г.
Из собр. Музея «Каторга и Ссылка».

Он пробыл один год и восемь месяцев в одиночной камере Петропавловской крепости, после чего, приговоренный к каторжным работам, был сослан этапным порядком в Сибирь. Года через полтора каторга была ему заменена принудительным поселением, и отец был переправлен на Камчатку, в город Петропавловск. Туда приехала к нему его жена, и далекий Петропавловск стал моей родиной.
Вскоре отец был помилован и смог постепенно, на собственные средства, вернуться в Европейскую Россию: сначала, в январе 1893 года, — в Самару, где мы прожили года два, и наконец в Петербург.

Юрий Анненков, Портрет Владимира Ленина. 1921 г.

В Самаре мой отец познакомился и сблизился с Владимиром Ильичом Ульяновым, а также с мужем его сестры Марком Елизаровым.
С течением времени в Петербурге, работая в одном из крупнейших страховых и транспортных обществ, отец, заняв вскоре пост директора, достиг зажиточного положения и обзавелся прекрасным имением в финляндском местечке Куоккала, где наша семья проводила летние месяцы в течение восемнадцати лет (1899–1917).
Перовская, Кибальчич, Михайлов, Желябов и Рысаков были, как известно, повешены. Два года спустя была арестована еще одна подруга моего отца, Вера Фигнер, принадлежавшая к той же революционной партии. Еще через год за террористическую деятельность Фигнер была присуждена к смертной казни, но эту кару ей заменили пожизненным заключением в Шлиссельбургской крепости.


                      В. Фигнер

В нашей квартире в Петербурге, в кабинете моего отца, неизменно висела под стеклом романтическая фотография юной красавицы Веры Фигнер с ее собственноручной надписью: «Дорогому Павлуше — Вера Фигнер». Революция 1905 года и последовавшие за ней демократические реформы (парламентский строй и пр.) освободили эту узницу, и так как дружеские отношения между моим отцом и Фигнер оказались, несмотря на двадцатипятилетний перерыв, ненарушенными,
то Вера Николаевна сразу же из своей одиночной камеры переехала к нам в Куоккалу.
В имении было два дома: в одном жила наша семья, другой дом сдавался внаем. В этот год, ввиду всевозможных тревожных событий, второй дом временно пустовал, и в нем поселилась Фигнер. Она еще страдала человекобоязнью. Лишь по вечерам, когда мой отец возвращался со службы из Петербурга, она совершала с ним небольшую прогулку.
Я не забуду, как во время одной из таких прогулок Фигнер неожиданно вздрогнула и вскрикнула: ее обожгла крапива. Мой отец предложил Фигнер тотчас вернуться домой и помазать ногу какой-то помадой.
— Боже сохрани! Ни за что! — ответила Фигнер и, обернувшись на крапивный куст, умиленно добавила:
— Даже и крапива сохранилась!
Пребывание в Куоккале Фигнер считала своим воскрешением, возвратом к жизни.
Отец часто приводил меня с собой. В.Н.Фигнер называла меня Юриком.
— Привел юнца под благословение, — пошутил отец, представляя меня впервые В.Н.Фигнер.
Я смущенно и восторженно смотрел на нее. Мне казалось тогда, что лицам революционеров, и тем более народников и террористов, свойственны особенная чистота и ясность форм.
— Я слышала, что вы уже тоже революционер? — улыбнулась Фигнер. — Революции «все возрасты покорны».


"Пенаты"




Небольшую усадьбу в местечке Куоккала Репин приобрел в 1899 году на имя своей второй жены Н. Б. Нордман. С 1900 года художник проводил здесь большую часть времени. Его привлекала красота северной природы, тишина, которая иногда нарушалась только шумом моря
Купленный Репиным участок (около двух гектаров), запущенный, заросший кустарником и деревьями, через несколько лет превратился в парк с аллеями, беседками, прудами, которые наполнялись водою из вырытого около дома артезианского колодца.


Зацвели молодые яблоньки. 1900-е годы

Каждая дорожка, холмик, беседка, рощица получили свои названия (порою несколько претенциозные, что было в духе Нордман). От дома, огибая справа небольшой пруд, шла «Аллея Пуш¬кина». Она пересекала обрамленную соснами зеленую лужайку, названную «Площадью Гомера»,


а стоящая здесь же, на пригорке, деревянная беседка с колоннами стала именоваться «Храмом Озириса и Изиды».


Усадьба И. Репина "Пенаты". 1920-е годы. (Разрушена во время войны, построена фактически заново).

Из дневников Юрия Анненкова

"Говорить о Репине мне особенно приятно, потому что я был очень близок с ним, несмотря на разницу в возрасте. Мы были соседями в финляндской Куоккале, справедливо переименованной сейчас в Репино, где художник жил в своем имении «Пенаты», в которых каждую среду встречались десятки гостей, приезжавших из Петербурга: от седобородого Стасова в кулацкой поддевке — до Чуковского, Есенина, Маяковского, Крученых, Шкловского, Хлебникова, Кульбина, Пуни, Беленсона, Евреинова, Мейерхольда…



Я даже сделал с Репина несколько портретных набросков, которые остались в Советском Союзе. Гуляя, Репин иногда заходил ко мне, тем более что мой дом находился как раз напротив мызы Лентула, где жил Максим Горький, с которым Репин дружил.


Илья Репин со своими гостями в Куоккала. В верхнем ряду слева направо:
И. Репин, В. Стасов, Л. Андреев, М. Горький, И. Тарханов. 1905 год

Я был еще подростком, когда в 1905 году Репин, увидав мой портретный набросок с писателя Евгения Чирикова (жившего на нашей даче), погладил меня по голове и сказал:
— Ты будешь крепким портретистом… если не собьешься с дороги".

В усадьбе, ставшей в 1940 году мемориальным музеем, великий художник прожил три десятилетия. Здесь провел он остаток дней и здесь же осенью 1930 года был похоронен на холме, который сам определил как место будущей могилы.


В самом конце 1939 года, ввиду начавшейся зимней военной кампании за Карельский перешеек, дети художника спешно покинули "Пенаты" и перебрались в Хельсинки. "Пенаты" оказались на территории СССР.


Стасов В.В., Репин И.Я., Горький А.М., Нордман-Северова на крыльце дома в Куоккала

Из дневников Юрия Анненкова

"Мне было одиннадцать лет, когда я впервые увидал Горького. Он жил тогда на мызе Лентула в Куоккале, в Финляндии. Мыза была постоянно переполнена голосистым и разношерстным народом: родственники, свойственники, друзья и совершенно неизвестные посетители, приезжавшие в Куоккалу провести день возле гостеприимного писателя и заживавшиеся там на неделю, на месяц.

Юрий Анненков портрет Максима Горького.

К вечеру, когда спадала жара, Горький приступал к своей излюбленной игре — в городки. Он бил размашисто и сильно, разбрасывая чушки с завидной ловкостью, и почти всегда выходил победителем. Его партнерами часто бывали Леонид Андреев, Александр Куприн и Иван Рукавишников.
Веселость и юмор, общительность и склонность к широкому укладу жизни сохранились в нем навсегда.
Два-три раза в неделю, по ночам, на мызе Лентула устраивались фейерверки. К забору сходились дачники и местные крестьяне финны.
Однажды вечером (это было в 1904 году), когда уже стемнело, Горький вышел на лужайку и вырвал из земли уже заготовленные ракеты.
— Сегодня фейерверка не будет: умер Чехов, — произнес он, и вдруг по его лицу пробежала судорога, и он поспешно скрылся в свою комнату."




Владимир Маяковский и Корней Чуковский с сыном Борисом (в Куоккале, 1915)

Из дневников Юрия Анненкова

"С 1913 года (когда Маяковский не дошел еще до призывного возраста), мы постоянно виделись в Петербурге, в Москве, а также в Финляндии, в Куоккале. Там мы собирались то у Корнея Чуковского, то у Николая Евреинова, то у «футуристского доктора» и художника Николая Кульбина, то по средам у Ильи Репина, в его имении «Пенаты», то в имении моих родителей, где мы столько раз азартно играли (или «дулись», как говорил Маяковский) в крокет.


Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и Юрий Анненков

Маяковский вместо того, чтобы входить с людьми в деловые отношения, предпочитал играть с ними: «Прежде всего — в карты, потом — на бильярде,
потом — во что угодно, в тут же изобретенные игры. Преимущественно — на деньги, но также — ради всевозможных фантастических выдумок».

Я играл с ним «на деньги» ( в крокет): пятьдесят копеек партия. Однажды летом 1914 года, незадолго до объявления войны, Маяковский проиграл мне несколько партий подряд. Он был азартен и начинал горячиться. Он играл лучше меня, но я знал все неровности нашей площадки и потому бил шары наверняка. Проиграв три рубля, Маяковский отбросил молоток и предложил мне возобновить игру ночью.
— На пять целковых, — добавил он.
— Почему ночью? — спросил я.
— Я научу тебя играть в темноте, — ответил Маяковский, — айда?
— Айда!
Ночью, белой, полусветлой финской ночью, мы снова пришли на площадку.

С нами был наш общий друг Хлебников. Сидя на скамье и зажав руки между коленями, Хлебников молча следил за нашей игрой, потом встал, прислонился к березе и стоя заснул, негромко прихрапывая. Маяковский играл с необычайной для него осторожностью, но предательские бугорки и ямки, знакомые мне наизусть, помешали ему и на этот раз выиграть. Но я положил в карман только четыре целковых и пятнадцать копеек: в кошельке у Маяковского осталось денег ровно на железнодорожный билет до Петербурга.


Мировая война, две революции, гражданская война… Все лицо земли изменилось. Маяковский стал знаменитостью, встретившись однажды в петербургском Доме искусств, играли в карты. Не на деньги: денег у нас тогда уже не было, были пайки. Выигравший должен был просто щелкнуть картой по носу проигравшего. Играли и щелкали. Но когда я проиграл Маяковскому, он швырнул мне в лицо всю колоду.
— Что ты?! — закричал я.
— Ничего особенного, — небрежно ответил Маяковский, — это мой отыгрыш за твой куоккальский крокет. У меня память свежая.
— А мои восемьдесят пять копеек в таком случае?
Маяковский, рассмеявшись:
— Фу, какой ты мелочный!"

В течение XX века Куоккала пережила три войны и все они оставили свой след.


Железнодорожная станция. 1910-е годы. (Здание не сохранилось).

23 апреля 1918 года в районе станции Куоккала шёл бой между белыми отрядами майора Бонсдорфа и красными финнами, на помощь которым подошёл бронепоезд из Терийоки, а также около 700 прибывших из Петрограда большевиков. В бою погибло 28 белых и более 60 красных бойцов.
В память об этом сражении на станции Куоккала 23.04.1921 года был открыт монумент, установленный на братской могиле. На нём были выбиты имена павших и слова:
«По закону предков в смерть они вступили,
Святое наследие оставив после себя».


30 ноября 1939 года в первый день советско-финляндской войны Куоккала была захвачена передовыми частями Красной Армии. Застигнутые врасплох финны серьезного сопротивления оказать не смогли. 31 августа 1941 года финские войска вновь овладели поселком. При этом были отмечены значительные разрушения многих зданий, хотя оборонительных боев здесь не велось. 10 июня 1944 года советские войска с боями прошли поселок Куоккала почти полностью разрушенный артиллерийским огнем. Финские части, не имевшие резервов и измотанные продолжительной войной, были вынуждены отступить.

Из дневников Юрия Анненкова

В 1918 году, после бегства красной гвардии из Финляндии, я пробрался в Куокаллу (это еще было возможно), чтобы взглянуть на мой дом. Была зима. В горностаевой снеговой пышности торчал на его месте жалкий урод — бревенчатый сруб с развороченной крышей, с выбитыми окнами, с черными дырами вместо дверей. Обледенелые горы человеческих испражнений покрывали пол. По стенам почти до потолка замерзшими струями желтела моча, и еще не стерлись пометки углем: 2 арш. 2 верш., 2 арш. 5 верш., 2 арш. 10 верш…. Победителем в этом своеобразном чемпионате красногвардейцев оказался пулеметчик Матвей Глушков: он достиг 2 арш. 12 верш, в высоту.
Вырванная с мясом из потолка висячая лампа была втоптана в кучу испражнений. Возле лампы — записка:
«Спасибо тебе за лампу, буржуй, хорошо нам светила».
Половицы расщеплены топором, обои сорваны, пробиты пулями, железные кровати сведены смертельной судорогой, голубые сервизы обращены в осколки, металлическая посуда — кастрюли, сковородки, чайники — до верху заполнены испражнениями. Непостижимо обильно испражнялись повсюду: во всех этажах на полу, на лестницах — сглаживая ступени, на столах, в ящиках столов, на стульях, на матрасах, швыряли кусками испражнений в потолок. Вот еще записка:
«Понюхай нашава гавна ладно ваняит».
В третьем этаже — единственная уцелевшая комната. На двери записка:
«Тов. Камандир».
На столе — ночной горшок с недоеденной гречневой кашей и воткнутой в нее ложкой…
Во время последней финско-советской войны (когда «широкие круги национально-мыслящей русской эмиграции» неожиданно стали на сторону Советов, неожиданно приняв советский интернационал за российский национализм) я, в Париже, каждым утром следил по карте Финляндии за наступательным движением советской «освободительной» армии. И вот пришла весть, о том, что Куоккала «отошла к Советам». В то утро я был освобожден от тяжести хозяйственных забот (давно уже ставших платоническими). Руины моего дома и полуторадесятинный парк с лужайками, где седобородый Короленко засветил однажды в Рождественскую ночь окутанную снегом елку; где, гимназистом, я носился в горелки с Максимом Горьким и моей ручной галкой «Матрешкой», где я играл в крокет с Маяковским; где грызся о судьбах искусства с фантастическим военным доктором и живописцем Николаем Кульбиным; где русская литература творила и отдыхала, — исчезли для меня навсегда, как слизанные коровьим языком. Вырастет ли когда-нибудь на этом пустыре столбик с памятной дощечкой, на которой вряд ли смогут уместиться все имена?..
Но это уже мелочи. Обрывки бесполезной сентиментальности…
1954г.


Юрия Анненкова . Автопортрет.

Источники:
http://int69.zelenogorsk-spb.ru/g2/main.php?g2_itemId=8417&g2_page=3
http://kn.sobaka.ru/n66/04.html
http://coollib.net/b/213677/read
http://int69.zelenogorsk-spb.ru/g2/main.php?g2_view=core.DownloadItem&g2_itemId=140903&g2_serialNumber=4
http://terijoki.spb.ru/old_dachi/komarovo_info1913.php?u=72
http://funeral-spb.ru/necropols/repino/