В наше время, когда почти все, что касается искреннего и светлого в человеке, соотносится с его детским возрастом, бывает очень трудно поверить в то, что существовали сказочники – невероятно чистые душой люди, которые сохранили детскую восприимчивость на всю жизнь. Таких блистательных сказочников, самородков очень мало – можно отметить Льюиса Кэрролла, Ганса Христиана Андерсена, Астрид Линдгрен и Сельму Лагерлёф – одну из самых выдающихся сказочниц всех времен. Сельма Лагерлёф писала не только сказочные истории для детей, самая известная из которых – «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями», она – автор замечательной исторической трилогии о семье Лёвеншёльдов и многих других произведений.

Сельма Лагерлёф оставила нам воспоминания о своих детских годах. Это книга «Морбакка» и ее продолжение «Девочка из Морбакки», которая включает в себя «Записки ребенка» и «Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф». Эта книга написана в то время, когда Сельме было 14 лет, и охватывает период с 1871 по май 1873 года. В это время Сельма жила в родовой усадьбе Морбакка, за исключением нескольких месяцев, проведенных ею в Стокгольме у своих родственников.

Сельма Лагерлёф в 1881 г.
Что отличает эти записки ребенка, так это чистота, неторопливость и духовность юной Сельмы. Конечно, в то время люди верили в Бога совершенно по-другому – искренне, с подлинной верой. Вера действительно помогала жить Сельме, когда постепенно их многочисленная семья стала нищать: после смерти отца Сельмы родовая усадьба Морбакка была продана за долги, и бывшей господской девочке пришлось работать школьной учительницей. Но это было позднее, сами воспоминания Сельмы охватывают золотое время детства и ранней юности, позволяют нам увидеть, как сформировался сильный характер этой девочки, как она научилась жить со своим недугом – хромотой, которая преследовала ее всю жизнь.
Мечты о писательской карьере зародились в голове Сельмы очень рано – в 7 лет она прочитала книгу под названием «Оцеола», и с тех пор решила, что, когда вырастет, непременно будет писать романы.

Вид на современную Морбакку
Будучи человеком глубоко верующим, Сельма никогда не выставляла напоказ свою веру, она с ранних лет поняла, что вера – это нечто очень личное, что не терпит посторонних глаз. Однажды отец Сельмы – поручик Лагерлёф тяжело заболел пневмонией и находился при смерти. Сельма рассказывает, что она решилась дать настоящий обет – прочитать толстенную домашнюю Библию от корки до корки ради выздоровления отца. В семье Сельмы не особенно одобрялось столь усердное проявление религиозности, и Сельма читала книгу только тогда, когда могла остаться в одиночестве. Читая о том, как ребенок прятался с книгой в самых мыслимых и немыслимых местах, понимаешь, насколько сильно эта девочка верила в чудеса. И выздоровление отца Сельма восприняла как должное – не зря ведь она так упражнялась в чтении!
Неподалеку от Морбакки, в Херрестаде жили родственники Сельмы – семейство Нурен. В Херрестаде находится глубокое озеро Фрюкен, и сама эта местность наполнена мифами и сказками, там происходило множество событий – мрачных и тревожных, которые повзрослевшая Сельма использовала в своем романе «Сага о Йесте Берлинге». Вот некоторые из них:
«Рассказывают, что некогда там жила старушка, которая вообще не выходила из дома — боялась, что ее заклюют сороки.
А одна несчастная молодая женщина, тоже из тамошних, долгими часами сидела на берегу озера, замышляя самоубийство.
Еще там имеется комната под названием Синий кабинет, когда-то молодая девушка, сидя там у окна, увидела, как утонул во Фрюкене ее жених. Порою я подхожу к этому окну, смотрю на озеро и вижу всегда одну и ту же картину: Фрюкен скован льдом, молодой человек катается на коньках, и вдруг перед ним разверзается огромная полынья. Тогда я отворачиваюсь, не хочу больше смотреть» (с. 40).
Воспоминания Сельмы ярко отражают и юношеские переживания молодой девушки. Хромота Сельмы так и не прошла – несмотря на то, что в Стокгольме она занималась лечебной гимнастикой. Самой тяжкой мукой для Сельмы была поездка на бал – вся в слезах Сельма просила отца не отправлять ее на танцы, но поручик Лагерлёф был непреклонен – «Все мои девочки должны бывать на балах!».
Сельму никто не приглашал на танцы – она сидела одна весь вечер, пока остальные девушки веселились:
«Я видела, как пожилые господа входят в гостиную, приглашают пожилых дам: г-жу Моль, и г-жу Хелльстедт, и г-жу Петтерссон, и г-жу Бергман, и г-жу Вальрот, и г-жу Лагерлёф, — и парами, рука об руку, направляются в бальную залу. Молодые господа приглашают молодых девиц и уводят их танцевать. В конце концов, здесь не остается никого, кроме меня да мамзель Эрикссон из Шеггеберга. Мамзель Эрикссон по меньшей мере лет пятьдесят, у нее жидкие желтые косички, закрученные возле ушей, и длинные желтые зубы.
На бале присутствует один неизвестный господин, которого мы раньше не видели. Одет он в мундир и, как говорят, служит в Чиле станционным управляющим. Знакомых у него на бале нет, и, когда он входит в гостиную, намереваясь кого-нибудь пригласить, все дамы уже разобраны — кроме меня и мамзель Эрикссон. Интересно, которую из нас он выберет, думаю я, но он резко поворачивается и уходит, не выбрав никого. Мы так и сидим вдвоем — я да мамзель Эрикссон, — друг с дружкой не разговариваем, но я все ж таки рада, что она здесь, что я не сижу в полном одиночестве.
Порой я думаю: вот и хорошо, что меня не приглашают, папенька убедится, что это правда, никто со мной танцевать не хочет. Только вот утешение слабоватое. Мне все равно грустно. Я сижу и размышляю о мамзель Эрикссон из Шеггеберга. Ее-то кто заставил ехать на бал? Ведь она, поди, здесь по своей доброй воле.
Я пытаюсь думать обо всех, кому приходится несладко, — больных, о бедняках, о слепых. Стоит ли горевать из-за того, не танцуешь на бале? Представь-ка себе, каково быть слепым! Может, это наказание за какой-то мой поступок или недоброе слово или, может, урок смирения»? (с. 113).
Сельма, еще будучи ребенком, получила пример того, как женщина может вырасти сильной и самостоятельной – у Сельмы было несколько таких образцов для подражания, но самое большое впечатление на нее произвела Майя Род – выросшая в самой простой крестьянской семье женщина обречена была на унылую женскую долю работницы-крестьянки. Но Майя с детства мечтала шить – она родилась «с иголкой в руке». После долгих прошений ее зять-портной сжалился над ней и взялся ее обучать. Очень скоро Майя стала обшивать не только всех окрестных крестьянок, ее стали зазывать в господские дома. Так, постепенно Майя приобрела известность и финансовую независимость. Сельма, рассказывая о Майе, добавляет:
«С самого начала дела у Майи складывались хорошо, и в конце концов она снискала такую добрую славу, что морбаккская горничная пришла к ней и попросила сшить ей платье. Это платье она сшила с наивозможнейшим тщанием, и, по удачному стечению обстоятельств, его увидела г-жа Лагерлёф. И тоже послала за Майей Род. А из Морбакки она попала в Гордшё, из Гордшё — в Херрестад, из Херреста да — в Вистеберг и в Халлу. Бывало, и господа из Сунне и Рансетера присылали к ней, спрашивали, не приедет ли она кое-что сшить.
Очень, по-моему, занятно слушать рассказ Майи Род о том, как она после долгих мечтаний все ж таки выучилась шитью и не пришлось ей таскать воду, мыть полы да грузить навоз. Теперь ей нет необходимости заниматься тем, к чему у нее душа не лежит. Меня всегда очень трогают рассказы о тех, кому поначалу приходилось тяжко, а позднее все у них пошло хорошо» (с. 86).
Сельма, выросшая в окружении сильных и достойных женщин, конечно, хотела быть похожей на них. Она понимала, что ей нужно получать образование и много учиться, если она хочет стать настоящим писателем.
Сельма больше всего любила родную Морбакку не только потому, что выросла там - это чудесное место всегда было окружено светлой атмосферой и уютом. Вот как рассказывает Сельма:
«Как-то раз несколько господ — по-моему, это были дядя Шенсон, инженер Варберг, пастор Унгер и, конечно, папенька — сидели на веранде здесь, в Морбакке, и спорили о том, какое место в приходе самое лучшее: Гордшё или Херрестад. Один говорил, что Гордшё, другой — что Херрестад.
Папенька несколько времени молча слушал, а потом спросил, неужто они начисто забыли про Морбакку. В конце-то концов она, пожалуй, ничуть не хуже.
Остальные замолкли и слегка стушевались, но затем дядя Шенсон сказал:
— Ты, братец Эрик Густав, безусловно много вложил в Морбакку, расширил ее и превосходно ею управляешь. Но ты ведь понимаешь, сравнивать все равно невозможно...
— Да, — отозвался папенька, — конечно же я знаю, что Гордшё — большое хозяйство, а Херрестад — самое красивое место во Фрюкенской долине, но объясните-ка мне, по какой такой причине Гордшё и Херрестад постоянно меняли владельцев. Сколько себя помню, их только и знай покупали да продавали. А вот Морбакку со дня возникновения ни разу не продавали, она всегда переходила по наследству» (с. 50).

Сельма Лагерлёф за роялем в Морбакке, 1920 г.

Сельма Лагерлёф в Морбакке, 1930 г.
Уже будучи в пожилом возрасте, Сельма выкупила обратно желанную Морбакку – она всю жизнь не могла смириться с тем, что самое лучшее место на свете оказалось потеряно для нее. В своем стремлении к Родине, к своим корням Сельма мыслила сходным образом с Эмилией Бронте, которая тоже считала, что милей вересковых пустошей Йоркшира нет ничего на свете. Поэтому Морбакка – это не просто топоним, это и местность, и время, и атмосфера, и Жизнь. Это, наконец, единственное место на свете, где Сельма Лагерлёф была счастлива.
Приятного вам чтения!

Сельма Лагерлёф оставила нам воспоминания о своих детских годах. Это книга «Морбакка» и ее продолжение «Девочка из Морбакки», которая включает в себя «Записки ребенка» и «Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф». Эта книга написана в то время, когда Сельме было 14 лет, и охватывает период с 1871 по май 1873 года. В это время Сельма жила в родовой усадьбе Морбакка, за исключением нескольких месяцев, проведенных ею в Стокгольме у своих родственников.

Сельма Лагерлёф в 1881 г.
Что отличает эти записки ребенка, так это чистота, неторопливость и духовность юной Сельмы. Конечно, в то время люди верили в Бога совершенно по-другому – искренне, с подлинной верой. Вера действительно помогала жить Сельме, когда постепенно их многочисленная семья стала нищать: после смерти отца Сельмы родовая усадьба Морбакка была продана за долги, и бывшей господской девочке пришлось работать школьной учительницей. Но это было позднее, сами воспоминания Сельмы охватывают золотое время детства и ранней юности, позволяют нам увидеть, как сформировался сильный характер этой девочки, как она научилась жить со своим недугом – хромотой, которая преследовала ее всю жизнь.
Мечты о писательской карьере зародились в голове Сельмы очень рано – в 7 лет она прочитала книгу под названием «Оцеола», и с тех пор решила, что, когда вырастет, непременно будет писать романы.

Вид на современную Морбакку
Будучи человеком глубоко верующим, Сельма никогда не выставляла напоказ свою веру, она с ранних лет поняла, что вера – это нечто очень личное, что не терпит посторонних глаз. Однажды отец Сельмы – поручик Лагерлёф тяжело заболел пневмонией и находился при смерти. Сельма рассказывает, что она решилась дать настоящий обет – прочитать толстенную домашнюю Библию от корки до корки ради выздоровления отца. В семье Сельмы не особенно одобрялось столь усердное проявление религиозности, и Сельма читала книгу только тогда, когда могла остаться в одиночестве. Читая о том, как ребенок прятался с книгой в самых мыслимых и немыслимых местах, понимаешь, насколько сильно эта девочка верила в чудеса. И выздоровление отца Сельма восприняла как должное – не зря ведь она так упражнялась в чтении!
Неподалеку от Морбакки, в Херрестаде жили родственники Сельмы – семейство Нурен. В Херрестаде находится глубокое озеро Фрюкен, и сама эта местность наполнена мифами и сказками, там происходило множество событий – мрачных и тревожных, которые повзрослевшая Сельма использовала в своем романе «Сага о Йесте Берлинге». Вот некоторые из них:
«Рассказывают, что некогда там жила старушка, которая вообще не выходила из дома — боялась, что ее заклюют сороки.
А одна несчастная молодая женщина, тоже из тамошних, долгими часами сидела на берегу озера, замышляя самоубийство.
Еще там имеется комната под названием Синий кабинет, когда-то молодая девушка, сидя там у окна, увидела, как утонул во Фрюкене ее жених. Порою я подхожу к этому окну, смотрю на озеро и вижу всегда одну и ту же картину: Фрюкен скован льдом, молодой человек катается на коньках, и вдруг перед ним разверзается огромная полынья. Тогда я отворачиваюсь, не хочу больше смотреть» (с. 40).
Воспоминания Сельмы ярко отражают и юношеские переживания молодой девушки. Хромота Сельмы так и не прошла – несмотря на то, что в Стокгольме она занималась лечебной гимнастикой. Самой тяжкой мукой для Сельмы была поездка на бал – вся в слезах Сельма просила отца не отправлять ее на танцы, но поручик Лагерлёф был непреклонен – «Все мои девочки должны бывать на балах!».
Сельму никто не приглашал на танцы – она сидела одна весь вечер, пока остальные девушки веселились:
«Я видела, как пожилые господа входят в гостиную, приглашают пожилых дам: г-жу Моль, и г-жу Хелльстедт, и г-жу Петтерссон, и г-жу Бергман, и г-жу Вальрот, и г-жу Лагерлёф, — и парами, рука об руку, направляются в бальную залу. Молодые господа приглашают молодых девиц и уводят их танцевать. В конце концов, здесь не остается никого, кроме меня да мамзель Эрикссон из Шеггеберга. Мамзель Эрикссон по меньшей мере лет пятьдесят, у нее жидкие желтые косички, закрученные возле ушей, и длинные желтые зубы.
На бале присутствует один неизвестный господин, которого мы раньше не видели. Одет он в мундир и, как говорят, служит в Чиле станционным управляющим. Знакомых у него на бале нет, и, когда он входит в гостиную, намереваясь кого-нибудь пригласить, все дамы уже разобраны — кроме меня и мамзель Эрикссон. Интересно, которую из нас он выберет, думаю я, но он резко поворачивается и уходит, не выбрав никого. Мы так и сидим вдвоем — я да мамзель Эрикссон, — друг с дружкой не разговариваем, но я все ж таки рада, что она здесь, что я не сижу в полном одиночестве.
Порой я думаю: вот и хорошо, что меня не приглашают, папенька убедится, что это правда, никто со мной танцевать не хочет. Только вот утешение слабоватое. Мне все равно грустно. Я сижу и размышляю о мамзель Эрикссон из Шеггеберга. Ее-то кто заставил ехать на бал? Ведь она, поди, здесь по своей доброй воле.
Я пытаюсь думать обо всех, кому приходится несладко, — больных, о бедняках, о слепых. Стоит ли горевать из-за того, не танцуешь на бале? Представь-ка себе, каково быть слепым! Может, это наказание за какой-то мой поступок или недоброе слово или, может, урок смирения»? (с. 113).
Сельма, еще будучи ребенком, получила пример того, как женщина может вырасти сильной и самостоятельной – у Сельмы было несколько таких образцов для подражания, но самое большое впечатление на нее произвела Майя Род – выросшая в самой простой крестьянской семье женщина обречена была на унылую женскую долю работницы-крестьянки. Но Майя с детства мечтала шить – она родилась «с иголкой в руке». После долгих прошений ее зять-портной сжалился над ней и взялся ее обучать. Очень скоро Майя стала обшивать не только всех окрестных крестьянок, ее стали зазывать в господские дома. Так, постепенно Майя приобрела известность и финансовую независимость. Сельма, рассказывая о Майе, добавляет:
«С самого начала дела у Майи складывались хорошо, и в конце концов она снискала такую добрую славу, что морбаккская горничная пришла к ней и попросила сшить ей платье. Это платье она сшила с наивозможнейшим тщанием, и, по удачному стечению обстоятельств, его увидела г-жа Лагерлёф. И тоже послала за Майей Род. А из Морбакки она попала в Гордшё, из Гордшё — в Херрестад, из Херреста да — в Вистеберг и в Халлу. Бывало, и господа из Сунне и Рансетера присылали к ней, спрашивали, не приедет ли она кое-что сшить.
Очень, по-моему, занятно слушать рассказ Майи Род о том, как она после долгих мечтаний все ж таки выучилась шитью и не пришлось ей таскать воду, мыть полы да грузить навоз. Теперь ей нет необходимости заниматься тем, к чему у нее душа не лежит. Меня всегда очень трогают рассказы о тех, кому поначалу приходилось тяжко, а позднее все у них пошло хорошо» (с. 86).
Сельма, выросшая в окружении сильных и достойных женщин, конечно, хотела быть похожей на них. Она понимала, что ей нужно получать образование и много учиться, если она хочет стать настоящим писателем.
Сельма больше всего любила родную Морбакку не только потому, что выросла там - это чудесное место всегда было окружено светлой атмосферой и уютом. Вот как рассказывает Сельма:
«Как-то раз несколько господ — по-моему, это были дядя Шенсон, инженер Варберг, пастор Унгер и, конечно, папенька — сидели на веранде здесь, в Морбакке, и спорили о том, какое место в приходе самое лучшее: Гордшё или Херрестад. Один говорил, что Гордшё, другой — что Херрестад.
Папенька несколько времени молча слушал, а потом спросил, неужто они начисто забыли про Морбакку. В конце-то концов она, пожалуй, ничуть не хуже.
Остальные замолкли и слегка стушевались, но затем дядя Шенсон сказал:
— Ты, братец Эрик Густав, безусловно много вложил в Морбакку, расширил ее и превосходно ею управляешь. Но ты ведь понимаешь, сравнивать все равно невозможно...
— Да, — отозвался папенька, — конечно же я знаю, что Гордшё — большое хозяйство, а Херрестад — самое красивое место во Фрюкенской долине, но объясните-ка мне, по какой такой причине Гордшё и Херрестад постоянно меняли владельцев. Сколько себя помню, их только и знай покупали да продавали. А вот Морбакку со дня возникновения ни разу не продавали, она всегда переходила по наследству» (с. 50).

Сельма Лагерлёф за роялем в Морбакке, 1920 г.

Сельма Лагерлёф в Морбакке, 1930 г.
Уже будучи в пожилом возрасте, Сельма выкупила обратно желанную Морбакку – она всю жизнь не могла смириться с тем, что самое лучшее место на свете оказалось потеряно для нее. В своем стремлении к Родине, к своим корням Сельма мыслила сходным образом с Эмилией Бронте, которая тоже считала, что милей вересковых пустошей Йоркшира нет ничего на свете. Поэтому Морбакка – это не просто топоним, это и местность, и время, и атмосфера, и Жизнь. Это, наконец, единственное место на свете, где Сельма Лагерлёф была счастлива.
Приятного вам чтения!
Резник Марина Васильевна,
библиотекарь отдела городского абонемента
библиотекарь отдела городского абонемента