История не знает сослагательного наклонения, поэтому мы имеем постсоветское кино не под знаком Тарковского, Германа или Хуциева (хотя все они прекрасны) — нет, пространство без СССР мы осваивали под чутким руководством Киры Георгиевны Муратовой. Тарковский умер в Париже, Иоселиани остался там жить, Герман и Хуциев работали слишком медленно и печально и никак не могли расстаться с советским прошлым, а Кира Георгиевна после ссылки в библиотекарши Одесской киностудии стала еще больше ценить свое и наше время, сняла только с начала перестройки 11 полнометражных и три короткометражных фильма, так что последние 30 лет мы провели в ее сопровождении по жизни, примерно как Данте с Вергилием в аду.
Но даже не говоря о былом, в отношении к ней на свободе, на излете советской власти, было много недоразумений. Муратову мало кто понимал синхронно. Сегодня «Долгие проводы» — яснее ясного. Фильм с хрупким течением времени, хрупкостью людей и отношений. А в 1971 году, когда его не выпустили в прокат, все это казалось начальству невнятной белибердой. Но и 30 лет спустя, когда на «Кинотавр» из Берлина приехали «Второстепенные люди» (2001), иные коллеги возмущались, беззастенчиво и громко кляли Муратову, не понимая, «а что это», «а про что это». Похоже, им доставляло удовольствие, что автор слышит их поношения, пусть и никак не реагирует. В начавшийся век упрощенчества, приведший к полному примитиву, ее изящная криминальная комедия с трупом, который в Одессе решительно негде спрятать, высокопрофессиональная и еще высокоморальная, казалась конкурентам образчиком профнепригодности: у них между собой сложились собственные представления о «пригодности», которые Муратова разрушала самим фактом своего существования.
Лишь в 2008 году вышел «оммаж» Кире Георгиевне в исполнении Зары Абдуллаевой и других почитателей — слава богу, она его застала. С той определенной аудиторией, которая жила ей параллельно, Кира Георгиевна старалась разговаривать быстрее, с теми же определенными примерами, которые позволяют просто больше сказать. Интонации некоторых непрофессиональных актеров становились частью косплея, реплики — устойчивыми мемами, предметом паремиологии.
«Дарить или советоваться? Советоваться или дарить?», «Кушать иди, кушать, кому говорю, кушать иди, а для кого я все готовила», «Меня мама после 11 домой не пускает», «Я не люблю мужчин, я не люблю женщин, я не люблю детей. Я не люблю людей. Этой планете я поставила бы ноль», «Касса, баранину не выбивать!», «Перспективы должны открываться и некоторое время не закрываться», «Тетка моя. — Ошибаешься, тетка общая», «Ведь люди — они слабые, слабые. От них чего-то ждешь, а они слабые»…
Сергей Попов в «Астеническом синдроме» (1989), пожирающий перед зеркалом сразу несколько банок «запретной» черной икры из холодильника» — даже не мем и не косплей, а вросший образ демонстративного нарушения правил от полного непонимания их (примерно так же в моменты превозмогания чего-то невыносимого вспоминается Терехова, которая в «Зеркале» Тарковского пытается зарезать петуха, вспоминает свое парение от любви, но зарезать все равно не может). А котята, играющие шнурками на ботинках самоубийцы, висящего под потолком сарая, — сколько раз этот образ потом был заимствован, в том числе за рубежом?
Кира Георгиевна учила людей читать. Читать образы, а не буквы, читать кино, а не смотреть в окошко, лузгая семечки. По хронологии ее «позднесоветских» и «постсоветских» произведений максимально точно воспроизводятся настроение и восприятие того или иного момента наших дней в нашей стране, даже если сюжет разворачивается в Сингапуре 20-х годов ХХ столетия.
